Событие поступка

К философским основаниям

концепта поступка М. М. Бахтина

Философский феномен Бахтина, ставшем в обширном интеллектуальном мире отдельным миром, именуемым бахтинологией, бахтинографией или бахтиноведением, поражает той гибкости, позволяющей видеть в нем, и видеть вполне обосновано, а не только произвольно точку схождения самых противоречивых взглядов. Казалось бы, нет более не сводимых философов, чем Кант и Ницше в отношении морали и долженствовании, в отношении понимания человеческого. Если Кант пытался запрятать человека в непроницаемый футляр рассудочного теоретизма, то Ницше первый указал человеку тропу, ведущую к нему самому сквозь бездну по тонкому канату. Кант избавил человека от возможности рисковать, дав ему в качестве указующего мерила поступков категорический императив, лишив тем самым человека его открытости хаосу и судьбе, сквозь который доносится голос сверхчеловека. Тем не менее в «Философии поступка» Бахтина как об имманентной сосредоточенности мысли, мы вполне обосновано можем говорить, что здесь они пересекаются. «Философия поступка» это ранний текст Михаила Бахтина, написанный в первой половине 1920-х гг., долгое время лежавший в рукописях, и нашедший выход к читателям в виде отдельных фрагментах только в 1986 году. В настоящее время текст доступен в первом томе (2003) семитомного собраний сочинений М. М. Бахтина.

Разумеется, Бахтин знал Канта, а также испытывал симпатии к Ницше, но дело не в этих элементах биографии. Кант по мнению Ницше «дает понять своей моралью следующее: «во мне достойно уважения то, что я могу повиноваться, - и у вас должно быть не иначе, чем у меня!» - словом, морали также являются лишь жестикуляцией аффектов», в связи с чем его мораль лишена нравственности, лишена проблеска человечности, тем более такой моральный поступок не несет не себе отпечаток индивидуального присутствия. Обвинять в этом Канта, конечно, бессмысленно, он был сыном своего времени, и у него были те слова, которые были.

«Действительно ли трансцендентальная активность есть исторически-индивидуальная активность моего поступка, за которую я индивидуально ответственен. Никто, конечно, не станет утверждать нечто подобное. Обнаружение априорно трансцендентального элемента в нашем познании не открыло выхода изнутри познания, т. е. из его содержательно-смысловой стороны, в исторически-индивидуальную действительность познавательного акта, не преодолело их разобщенности и взаимной непроницаемости, и для этой трансцендентальной активности пришлось измыслить чисто теоретический, исторически не-действительный субъект, сознание вообще, научное сознание, гносеологический субъект. Но, конечно, этот теоретический субъект должен был каждый раз воплощаться в некотором реальном, действительном, мыслящем человеке, чтобы приобщиться со всем имманентным ему миром бытия, как предметом его познания, действительному исторически событийному бытию лишь как момент его». (М. М. Бахтин. К философии поступка)

Тем не менее, в философии поступка Бахтина сохраняется долженствование, становясь одной из главных особенностей нравственного поступка. Среди комментаторов данного текста Бахтина находятся и полагающие, что текст, написанный в годы обрушившейся на Россию кровавой катастрофы в виде событий 1917 года, является своего рода ответом на вызов истории. Это не лишено логики, равно как мы могли бы усмотреть в стихотворении О. Мандельштама «Я изучил науку расставания», – жалобный голос по прощанию с эпохой, а не лирическое описания события разлуки. Бахтин один из немногих мыслителей, творчество которого не вписывается в политические события эпохи так, чтобы это было органично и не вызывало критических сомнений. Поступок, о котором идет речь, это прежде всего событие, участвующее в созидании бытия.

Поступок – это предельно нравственное событие, определяющее бытие, собственно актуализирующее его, наделяя отпечатком индивидуального присутствия. Не-алиби есть безусловное признание и долженствование меня перед моим поступком. Долженствование поступка не исходит из содержания поступка, из норм, будь это нормы религии, закона или морали, не исходит даже из того, что я сам для себя решу необходимость его совершить, но приписывается ему по факту свершения, что позволяет говорить о тождестве поступка и ответственности перед ним

«Не имеет смысла говорить о каком-то специальном теоретическом долженствовании: поскольку я мыслю, я должен мыслить истинно, истинность – долженствование мышления». (М. М. Бахтин. К философии поступка)

Долженствование диктуется самим актом поступка, однако, что немаловажно, он не мыслим без «моей подписи» под этим поступком. То есть поступок, индивидуален, и поэтому не поддается суду разума, или внешнему суду, он сверхрационален, поскольку, бесконечно рискуя, но свершая его, человек ставит себя самого на карту бытия. Как известно, среди прочих рискующих существ, человек, разворачивающее атом индивидуального присутствия — самое рискующее, но только в риске и оправдывающее свою человечность. При этом нельзя не отметить присутствие рациональной саморефлексии в акте поступка, позволяющее связывать полноту поступка с таким феноменом как исповедь, о чем у меня была отдельная магистерская, поэтому здесь так же лишь в общих чертах: Исповедальный акт – это предельный акт: грех, как предмет исповеди, качественно уравновешивает всю полноту жизни, являясь своего рода квинтэссенцией индивидуального бытия в мире, за который человек несет ответственность. Тем не менее поступок противостоит моральному теоретизму или, как у Бахтина это будет явлено в дальнейшем, монологизму или официозу. В этой связи в идеях Бахтина не сложно усмотреть критику «высших ценностей» Фридриха Ницше, – ценности в этом смысле это мир официоза, наваливающийся на человека приписываемым ими долженствованием как данными из вне. Какими бы они ни были красивыми и хорошими, какие бы высшие ценности они не содержали, человек, осознающий свою свободу и ответственность перед ней, не может их принять в силу своей метафизической природы.

Bernhard Blume – Demonstrative Identification with the Universe = Magic Subjectivism; 1971.

Философия поступка, конечно, этим не исчерпывается. Скажем, разворачиваясь в мире, он одновременно и конституирует мир, и мир здесь прежде всего Другой. Если Гуссерль вводил другого для обоснования реальности мира, не позволяя феноменологии скатиться в банальный солипсизм, то у Бахтина поступок конституирует Другого, и одновременно мир. Поступок в этом смысле пограничное состояние. В поступке разъедены содержание, смысл и факт. Проблема заключается в соединении этих элементов в единство понимания поступка. Индивидуальное же долженствование перед поступком позволяет решить эту проблему. Так осуществляется жизнь из себя, которая, как справедливо предостерегает Бахтин, не имеет ничего общего с эгоизмом, которое часто неверно сводят к любви к себе, – в действительности же эгоист не знает, что такое любовь, поскольку не обладает опытом Другого, с которым любовь как пространство возможно разделить как событие. По Бахтину нельзя любить себя как другого, но наоборот «можно лишь перенести на него всю ту совокупность действий, которые обычно совершаются для самого себя». По мнение некоторых исследователей, в этом моменте философии Бахтина разворачивается интерпретация Нагорной проповеди Христа, при этом, конечно, не исчерпывая всей полноты философии поступка, однако, позволяя ввести философию Бахтина в русло русской-религиозной философской традиции, что само по себе не лишено оснований, равно как и критики со стороны.

Жить из себя означает обладать местом, из которого исходит поступок, быть ответственным за это место. Другой становится другим через я, наделяется местом с определенным содержанием, но его обращенность ко мне позволяет говорить о его причастности моему бытию. В этом смысле, мы и говорим о мирности Другого.

«Высший архитектонический принцип действительного мира поступка есть конкретное, архитектонически-значимое противопоставление я и другого. Два принципиально различных, но соотнесенных между собой ценностных центра знает жизнь: себя и другого, и вокруг этих центров распределяются и размещаются все конкретные моменты бытия».
(М. М. Бахтин. К философии поступка)

Так формируются звенья, позволяющие развернуть всю совокупность мира культуры: я-для-себя, как центра поступка, но не являющимся единственным условием поступка, другой-для-меня и я-для-другого. В истории философии мы уже сталкивались с подобным определением конституирования индивидуального я, а именно в диалектике Гегеля, говоря о субъективном духе, который «в своей непосредственности дух еще не является истинным, еще не оформил наличествующее в нем непосредственное в то, что положено им самим, еще не преобразовал свою действительность в действительность» и, конечно, более конкретно в «Феноменологии духа» этому посвящена глава о самосознании, в которой также обосновывается понимание обоснование индивидуальной свободы в акте риска. Более детальное рассмотрение связи философии поступка с разворачиванием духа в философии Гегеля само по себе достойно отдельного обстоятельного внимания, равно как подкреплять источниками из трудов Канта и Ницше, сказанное выше. Здесь же достаточно в общих чертах отразить связь идеи русского мыслителя с общеевропейской философией, отметив при этом его актуальность, позволяющую говорить о своеобразии философского феномена Бахтина. Это кроме прочего позволяет если не развенчать, то с большей долей уверенности пошатнуть один из мифов, связанных с русской философией, а именно ее обособленности от общеевропейского дискурса. Феномен Бахтина вошел в интеллектуальное пространство сравнительно недавно. Еще нет должной дистанции, позволяющей нам иметь возможность обозреть эту интеллектуальную вершину, теряющейся в тумане облаков различных интерпретация и точек зрения. Не будет большим преувеличением сказать, что еще не появился равный ему философ, способный вступить с ним равным по силе диалог. Имеющаяся о нем литература поражает воображение, и это при том, что при жизни было издано всего две крупной книги творчестве Франсуа Рабле и Федоре Достоевском. Но идеи, заложенные в зрелом и позднем творчестве Михаила Бахтина, постараемся затронуть отдельно в следующий раз.